О СЕБЕ
Я, Бадретдинов Марат Шарифъянович, родился 11 ноября 1939 года в селе Нижние Татышлы Татышлинского района Республики Башкортостан.
После окончания Татышлинской средней школы — служба в армии в ПВО Уралъского военного округа. В памятный первомайский праздник 1961 года в составе ночного боевого дежурства в качестве радиста принимал участие в операции по обезвреживанию американского самолета-разведчика «Локхид Ц-2» под управлением пилота Френсиса Пауэрса. В связи с Карибским кризисом в 1962 году служба в армии продлиласъ до 3 лет 4 месяцев.
После демобилизации один год работал в г. Свердловске на Уралмашзаводе токарем. Затем работал в должности помощника офицера-воспитателя Свердловского суворовского училища. С 1964 по 1967 годы — студент Свердловского юридического института. По оконча-нииучебы работал в должности следователя в городах Барнаул и Рубцовск Алтайского края.
После публикаций в газетах о строителъстве КамАЗа добился перевода в г. Набережные Челны, где с 1971 по 1991 годы содействовал стройке города и автогиганта, работая в следственном органе городского УВД. Имею три правителъственные медали. В настоящее время — юрист в одном из городских предприятий. Женат. С супругой вырастили двух дочерей.
Литературным творчеством начал заниматъся в городском ли-тобъединении «Орфей».
"...Разве это плотники, разве это строители?! Опять все раз-бросали, раскидали, срываются как на пожар..."
Инструменты Антип Петрович собирал не спеша и все склады-вал на плаху. Придирчиво осматривал, крутил в руке. Те, которым заточка требуется или чуток подбить, откладывал поближе. Пока бригада обедает, он займется наладкой. Остановившись посреди комнаты, Петрович еще раз поглядел вокруг: не осталось ли чего где? Ногой разворошил стружку и шагнул к окну.
...Стеной идут, рослый народишко! С ними бы вместе тоже, да куда уж там. Всю жизнь ел дома, в тишине и в спокойствии, а теперь поди-ка проделай это принародно, при шуме и гвалте. Нет, не получится.
Антип Петрович снял с гвоздя свою дермантиновую сумку, разгреб на полу свежую стружку и поставил на это место чурку - столом будет! Рядом, чуть пониже, приладил другую и опустился, похрустывая суставами. Затем выложил хлеб, кусок домашнего окорока, приладил друг к другу, чтобы не скатились, яйца всмятку. И стал есть. Из термоса ароматно запахло чаем. "Очень удобная штука. Надо будет домой взять, на покосе будет в самый раз".
По этажу прошел легкий ветер. Где-то хлопнуло дверью. "...Скоро стеклить начнут. Поговаривают, будто бригаду после этого дома распустят. Полы теперь пойдут из этих самых... из этих, что в рулонах поступают. В клеточку, даже под паркет. Да, линолеумы, - вспомнил он трудное слово. - Плотники уже не понадобятся, раскатают әти рулоны и пол готов. Вот так-то, мил человек, жизнь меняется".
Хотел было отрезать кусочек окорочка (на неделе жена прислала), взял в руки нож, развернул кусок домашней тряпицы и... застыл на месте: старуха перед глазами сама и предстала. "...От ведьма, опять нарисовалась, так и не прощает, что на стройку уехал! Небось опять ходит и твердит: "Старый-то мой из ума выжил, рехнулся вконец, да на стройку подался. Стариковское ли это дело?"
Обед дальше не ладился. Антип Петрович не сразу нашел те крепкие слова, которые он сейчас скажет своей благоверной, да такие, чтобы дошли наконец до ее бабьего ума. Стряхнул в ладонь хлебные крошки и положил в рот. Затем поднялся, отыскивая в карманах кисет. "Опять затерял что ли где? Ребята все в музей сдать грозятся. Благо, что музеев пока тут нет. Эх-хэ-хэ! Клубок катится, нитка тянется... Вот ты, мать, опять встряла в наше мужское дело. Рассуди сама, что важнее: суетиться мне дома, как ты со своими цыплятами да утятами, или вот тут завод и город строить? Что важнее? Оно, конечно, не я поднял этакое дело, я тут лишь сбоку припека, я с глуши притащился, не ахти какой работник, а вот одно уразумел: наше плотницкое дело молодежь тут вовсе не знает. Ежели не обучу я их этому делу, худо будет бригаде. Вчерась вон әти молодцы что учудили? Бригадир в контору ушел. Он там по полдня все чего-то требует, шумит почем зря. Молодой еще. А я на этажах рамы подгонял. Что они удумалй? Половая рейка неделю на улице под дождем мокла, они өе внесли и в ход пустили. Пол уже постелили и хвастают: "Погляди, профессор, ни единой щели." А того не уразумеют, что потом, когда люди жить придут, с ладонь щели откроются. Профессором кличут, шельмы. Как же их не учить, если они вот такие горе-плотники. Гриша вон у нас в бригаде, Кожаров его фамилия, до стройки где-то на маслобойне работал. Одни бабы, говорит, там были, от них на стройку сбежал. А другой, Семен Рындин, этот где-то в поселке кино в клубе крутил. Они инструмента-то плотницкого в руках не держали. Такая вот бригада у нас тут. А ты все свое талдычишь - у молодых в ногах путаюсь. Да, может быть оно и так, может и путаюсь... А как же иначе? Вот скажи, как? Молчишь? То-то же!"
Ветер на этаже переменился и, пошелестев стружками, донес из соседних комнат обрывки какой-то музыки.
"...Неужто и радио провели? Прямо на пятки наступают." Ребята еще не шли с обеда, и Антип Петрович направился поглядеть новое радио. А там на свежей половице потрескивал борькин транзистор. "Музыкант тоже мне, даже выключить забыл". Антип Петрович шагнул к приемнику и повернул первую с края ручку. Вместо того, чтобы замолчать, приемник заговорил громче. Выходит, не ту ручку он тронул. Подряд крутить, наверное, тоже не дело, можно повредить только. Должно быть, там есть какие надписи. Пока он разглядывал да щурился на шкалу, в приемнике зазвучала музыка, да так мягко и нежно заиграла, что Антип Петрович явственно почув-ствовал то, как проникает она в его сознание, словно желает с ним беседовать.
- Чудно, - проговорил он. И не спеша зашагал обратно. -Пусть себе шебарит, поди работа таковская.
Еще раз оглянулся назад, на приемник, и принялся править инструменты. Заточку брал на палец, развод выводил на глаз. Руба-нок, фуганок, ножовка... Иной перекинет с руки на руку, покрутит. Инструмент в руки должен ложиться, как в гнездо. У хорошего плотника в работе и не отличишь, где кончаются руки, а где начинается инструмент. Все становится единым!..
Антип Петрович за работой не замечал, как мелодия в приемнике плавно меняется, делает какие-то свои переходы и добирается до памяти, оживляя картины далекого прошлого.
...Давно это было. Любили они босоногими мальчуганами взбираться на самую верхотуру Лисьей горы. Высокой казалась тогда им гора. Это теперь она в холм превратилась: видимо, по прошествии стольких лет, успела постареть. Был тогда у него друг Васька Шинкарев. Эх, Васька, Васька! А знаешь ли ты - почему я, теперь уже колхозный пенсионер, век свой проживший, притопал на эту стройку? Не от колхоза, по направлению, приехал, а сам по себе, по собственному желанию. Помнишь, как мы с тобой тогда сунули в шапки газеты с сообщением о далеких комсомольских стройках и подались в район проситься на стройку. Путевки тогда нам не дали. Сказчали, что молодежь, мол, и тут нужна, что скоро за новую дерев-ню драка разгорится. Так и вышло. Вскорести началось! Как закрутило-то, что вспомнить жутко. Брат на брата пошел. Люди как чумные стали... Вон у меня остался на спине рубец от лопаты. Видно, насмерть был поставлен удар. Тебя, Васька, за околицей подстерегли. Теперь мы это знаем. Да, всякое случалось... Зато потом, когда люди поостыли, да жизнь немного наладилась, вновь душу начало старое подмывать: уехать бы на стройку! Посмотреть бы что это и как там. И ты, Васька, часто вспоминался. Ведь твоя эта была мечта. И вот я решился однажды. И жену свою уговорил, мол, через год вернусь и заберу. Тогда вместе и поедем вдвоем, нет, втроем. И ты, Вася, был бы с нами. Но не вышло. Видно, не положено было нашему брату близкое счастье. На станции же и прихватила война. Вернулся, чтобы на войну пойти из дому.
А этой музыке, что звучала сейчас из Бориного приемника, наверное, давно не попадалась в плен такая дремучая, обросшая оттенками времени и событий, душа. И музыка не отпускала душу, водила по известным лишь ей долам и весям, путая картины прошлого с жизнью сегодняшней.
...Да, молодежь, видать, завсегда такая, собственной гордынею живет. Вот и әти город строят. Не подойдут, не спросят, все сами. Лагу выложили - грех один. Концы не подогнаны, уровень не выдержан. Когда переделать велел, сказали, чтобы домой в деревню топал и старушкой своей понукал. А вечером того дня в общежи-тии чәйник из руки выпал. Сердце от расстройства прихватило, да так сжало, аж ноги подкосились. Не за обиду больно было, а за то, что они вот такие...
- Что ж, и отмахался топором-то, - сказал себе. - Стало быть, хворь и ко мне постучалась. Да и пора, видно.
Антип Петрович осунулся от неподвижности, сгорбился так, что бугрилась лишь покатая спина. "Вот и мы, Вася, попали с тобой на молодежную стройку, на большую стройку. Прости, что раньше не мог, не получалось. А ты все еще такой же молодой, как әти ребята. Считай, что ты с ними, среди них, а мои дни уже на закате. Я сам-то уже не смог бы приехать сюда, тебя я привел, твою мечту сполнил. Должок такой был. Я как думаю: мы ведь все равно с тобой встретимся. Придет время, и непременно встретимся. И тогда скажу: "Не обессудь, сделал как смог".
Музыка в приемнике стихла и вскоре совсем замолчала. Как-то разом оборвались и все старческие мысли. Вновь сомкнулись стены дома, и вновь перед глазами замелькали лишь собственные жилистые руки. Приемник назвал имя Петра Ильича Чайковского и начал говорить о другом.
Внизу зашумели ребята. Уже идут. После обеда их обычно к шуткам клонит, да к анекдотам. Вот и сейчас поднимутся и начнут: "Где здесь наш пещерный человек!" Оно, конечно, может, и похоже: всю жизнь внаклон рубит топором, так что руки, должно быть, не-красиво удлинились. Что ж, он и на "пещерного" согласен! Не от злого же сердца они его так величают... Да и ребята добрые. Чем-то они на его друга Ваську Шинкарева похожи.
"Аргамак" журналы № 8, 1998.
.png)
